Она была величайший и неутомимейший socialite из всех, кого я знала за свою долгую, неинтересную жизнь. От Walnut Creek и до San Francisco ее знали сотни людей. Она закончила филфак Московского Универа. Она была на удивление, почти вызывающе некрасива лицом, но с прелестной фигуркой, и грива непокорных волос, и темперамент и любопытство ко всему новому, и необычайная живость глаз и неутомимой ее души, проявляющиеся в любом, самом пустяшном разговоре - этим всем она пленяла через некрасивость. Голос у нее был такой чудный, с хрипотцой; глаза, как бы всегда готовые к улыбке, к смеху, концами вверх, неповторимые глаза. Она писала стихи по случаю, неплохо знала русскую поэзию, играла на фоно и пела немного. Русские эмигрантки, посещающие ее Женский Клуб, обожали ее религиозно.
Вчера на прощальной церемонии каждая вторая из ее женской паствы, рыдая, признавалась, что «Ира на сессиях Женского Клуба открыла ей смысл ее существования и, вообще, смысл жизни».
Т.е. отношения с Ирой у них сложились примерно такие, как у меня с графом Толстым. Да нет, пожалуй, круче. Я только надеялась, что Левушка приоткроет мне смысл существования, а у клубных девушек это вопрос, благодаря Ире, уже окончательно решен.
При всей своей начитанности, главного она, конечно же, не понимала. Это было ей не дано, отказано ей в этом было. Никакие мои разговоры о том, где сегодня пролегает граница между Добром и Злом не только не помогали ей уяснить это главное, но и раздражали ее, настраивали против меня: об Израиле она рассуждала на уровне недостойном ее ума, на уровне «страданий палестинского ребенка», так и не уразумев, что именно в Израиле проходит сегодня и прямо у нее на глазах Последняя Битва. Бесперебойное и на первых ролях участие в КВН-ах и веселых театрализованных представлениях не оставили ей времени понять, что наступает конец времен, что четверо всадников уже седлают своих коней.
Она проявила невероятное, небывалое, фантастическое мужество, когда никому, включая клубных дам, не сказала о своей страшной болезни. И потом, когда решительно отказалась от мучительного и почти бесполезного лечения, которое, возможно, продлило бы ее жизнь на год, но это был бы год невыносимых страданий, и дня нее и для ее 2-х ее сыновей и невесток.
Ужасно жалею, что не дарила ей книгу за книгой Меира Шалева, которого она обожала со всей пылкостью своей легко воспламеняемой души, и все пять, что стоят у меня на книжной полке, перечитала. А у меня они так и пылятся без дела, с пометками, которые она делала с моего разрешения.
Маленькая, плохо-рифмованная
Ода на Рождение Ирины
Ода на Рождение Ирины
Что пленяет нас в Ирине?
Что же в ней - филологине,
Что же в ней - психологине,
Что пленяет нас до слез?
Девичья ее повадка,
Грива дивная волос,
Быстрый ум, глаза живые,
Ну а в них всегда вопрос:
Как бы мне слинять из дому,
Чтобы мне еще найти,
Кроме Йоги, КВН-ов, Фестивалей до зари,
Чака, Клубов, посиделок с Зотовой в ночной тиши?
Там сыграла Катерину, здесь сыграла на фоно,
Переделала поэму, настрочила письмецо.
Все успела и узнала, всех включила и свела,
Лишь Мартынова забыла, только Сашу обошла.
Вся Bay Area в охвате, Ирка всюду нарасхват,
Мы тебе, за это, Саша, благодарны во стократ.
Продолжай дарить свободу этой птахе полевой,
Не удержишь эту птицу даже в клетке золотой.
